Вдох

Поэтом быть – жить в придуманном мире

С самим собой случается беседа,

Здесь дважды два, то не всегда четыре.

И даже ночью время для обеда.

Не то, чтобы не дружим с головою –

Но никем же не доказано пока,

Что деревья не шепчутся листвою

И что в небе не живые облака.

Мир неправильный, ну как у выпивох.

Только сколько в нём очарования,

Встреча здесь финал для расставания,

Как для выдоха, с неизбежностью вдох.

Что поперёк

Бреду я поперёк толпы,

(За то мне ноги оттоптали).

Там впереди идут попы,

Ведут в придуманные дали.

Бог не продаст, свинья не съест,

В толпе такая вот надежда.

На вере мной поставлен крест,

И потому для них невежда.

Поймёт меня один из ста

А остальные скажут – эка,

Смотри, не верит он в Христа….

Зато я верю в Человека.

***

Что поперёк идёт толпы,

Ему – все локти под ребро.

И не надеясь на кабы,

Творит вокруг себя добро.

Смысл целой жизни на кону,

Вопрос: А быть или не быть?

Кто знает истину одну –

Грех невозможно отмолить.

Я и Русь

В эпиграфе, один из моих любимых поэтов В.Маяковский

Я не самородок, я учился,

Много дали мне учителя.

Если б не они, наверно б спился,

Но они работали не зря.

Да, бывает выпью, развернусь я,

И всё отсылаю и в п.. и на…

Этим и похожи, то есть: Русь и я,

Пусть и человек, она страна.

После четвёртой

И через рюмки четыре

мысль меня сводит с ума:

Всё изменяется в мире –

вечны тюрьма и сума.

Пусть и слова твои грубы,

лоб понапрасну не морщь.

Всё выдают твои губы

и пересоленный борщ.

Ты, осудивши, простила,

нет в твоём взгляде зимы.

Вижу любовь – это сила,

что не слабее тюрьмы.

С рюмки, что шла за четвёртой

всё изменяется – новь,

прежние мысли все к чёрту,

к вечным причислю любовь.

Всем же известно по пьяни,

правда летит с языка.

Утром похмелье борщами,

что пересолят слегка.

Водка-то правду в нас будит,

если же пьяным грубил –

Это не значит, не любит,

пятую он не допил.

Долматинец

Я сегодня непонятен

сам себе.

Сколько жутких чёрных пятен

на судьбе.

Неприятен я настолько

и плохой.

Не поможет и настойка.

Каланхоэ.

Выход есть, он вероятен,

как в стрельбе.

Отстираю кучу пятен

на судьбе.

Вечно белый и пушистый –

супермен.

Но судьба не будет чистой,

ну и хрен.

Снова чёрное пипеткой,

на блондин.

И судьба моя расцветкой

долматин.

Звери на свободе

Средь народов нет кто старше,

Что ни в чём невиноват.

Жаль, что бравурные марши,

Вдруг срываются в набат.

Совестью одни не мучась,

Прикрывая зло благим.

Ужасающую участь,

Приготовили другим.

Бьют по зданьям и по паркам.

И по взрослым с детворой,

Бьют по ним как по цесаркам,

На охоте не псовой.

Внешне точно, как в аптеке,

К людям отнесёшь едва.

Вроде всё как в человеке,

Ноги, руки, голова.

Но духовные уроды,

Нет тому ничто страшней.

Только мудрые народы,

Держат на цепях зверей.

Одному вот не хватило,

Может, выжил из ума?

И зверьё гулять пустил он,

На свои же, на дома.

Он не думал о грядущем?

А оно такое вот.

Зверь не помнит, кем отпущен.

Отпустившего сожрёт.

Из детства

Дождь прекрасен прохладностью вод

И своей музыкальностью гула.

Нет природного лучше разгула,

Чем дарящий нам дождь небосвод…

Помню: мама под дождик со мной

Выбегала без обуви – в лужи

И смеясь, говорила мне: Ну же,

Кто сильнее накатить волной?

Дождь хлестал, выбиваясь из сил,

Напоследок нам зло громыхнуло…

Жизнь во взрослость так быстро шагнула

И по лужам с тех пор не ходил.

Налоги и ограничения

Поэтом я работаю внештатно,

По мне писать, так это значит жить,

Но право жить, дается нам бесплатно,

В реальности приходится платить.

Вот я пишу, про осень там и лето,

Но тема всё же главная – весна.

Но денег вечно просят у поэта,

Так я не заработал ни хрена.

Да описал пролив я Лаберуза,

Как лёд там ледоколами долбил.

Мне то, что было, подсказала Муза,

В налоговой – ну явно ты там был.

А раз попутешествовал, ответь ты,

Пред государством ты своей мошной.

Да не писать бы лучше, заболеть бы,

И кстати, я совсем не выездной.

Мне визу, даже в Тулу бы не дали,

И от Саратова не больше километра.

Меня давно, давно предупреждали,

Там отдыхай, где ходишь ты до ветру.

В Ганновер вот зовут и ждут в Париже,

Согласен я. не типа стать «кумир».

Стараюсь я для родины престижа,

Не отпускают дальше, чем сортир.

Что Муза подала, мол, не болей,

За то, одних налогов сто рублей.

Война с памятью

Здесь лежит часть Ленина, там Сталин,

Тот второй снесён был целиком.

И торчат арматуры из стали –

Пальцы, что не сжались кулаком.

                     

А сомкнулись – их бы разогнули,

Пригодится сам-то постамент.

Масса ждёт героев… (новых) хули,

Тратиться не стоит на цемент.

Времена другие… и герои….

Следом, в след другие времена.

И чем дальше – больше паранойи,

С мёртвыми победная война.

Победить в бою возможно память,

Вместе с теми, кто её хранит.

А снести же памятник – то ранить,

Слышишь арматура, как скрипит.

И смотря на памятника остов,

Начинаю я осознавать.

Для чего сторожа на погостах,– 

Мёртвых чтоб от живых охранять.

Зефир

Все радости давно на дне колодца,

Что ж, обойдусь и горстью чепухи.

Сегодня ночью спать мне не придётся,

На эту ночь намечены грехи.

Сегодня не проспекты, переулки,

Забитые до смерти фонари.

И без интеллигентов, только урки,

И не стихом по фене говори.

И в поведении правила другие,

Ничем не хуже чем официал.

И женщины, совсем не дорогие,

Что главное известен и финал.

Здесь льстить не стоит, впрочем, и опасно,

Наружу здесь выводится цена.

Меняется всё правда ежечасно,

Когда не держишь слово пацана.

Все правильное, будь оно неладно,

Я проведу неправедную ночь.

В условиях, где было б ненакладно,

Вести себя, каким я есть, точь в точь.

Вернусь домой по утро, выпью чаю

Подумаю о сделанном плохом.

Но то, что я греховным посчитаю.

У них так не считается грехом.

Ночь отгулял и я собой доволен,

Теперь на месяцы в обычный мир.

Но сложно мне решить, какой же чёрен?

Какой же бел и сладок, что зефир.